Дождь зарядил с самого утра и идёт до сих пор. Она прижимает лоб к холодному стеклу, смотрит в черноту и слушает назойливый шелест воды. Из окна кухни ей виден фонарь и освещаемый им клочок мокрой кроны. Остальной мир смыт дождём. Она обнимает себя за плечи, стоя между окном и розовой занавеской. Она прячется - у неё в кухне сидит нежеланный гость.

Ей хочется, чтобы он ушёл, но она боится оставаться одна в своей уютной красно-деревянной кухне. Она физически ощущает его присутствие, и у неё возникает желание подойти и с силой толкнуть его, чтобы он рухнул вместе со стулом, только бы перестал бессильно молчать и смотреть ей в спину.

Вместо этого, - когда тишина до того натягивается, что, кажется, звонко лопнет, - она хрипло спрашивает:

- Чай будешь?

И хотя он совсем не хочет больше ни чаю, ни булки, он говорит:

- Да, и повидло.

Она выворачивается из занавески к плите, а он при виде её захлёбывается своим чувством. Она нервно чиркает спичками, они ломаются в её холодных пальцах, потом газ наконец зажигается, и она с грохотом ставит чайник на плиту. Минуту смотрит на его зеркальную поверхность и начинает лихорадочно совершать массу действий: включает воду, режет остатки батона, достаёт из морозилки масло, сметает крошки в ведро под мойкой, моет чашки и ложки, кладёт батон в хлебницу, вытирает чашки, выключает воду, прячет масло обратно... Он любуется тем, как ловко она двигается, и тем, как золотятся её волосы в розовом свете люстры.

Начинает свистеть чайник. Она хватает его с плиты и ждёт, пока он торопливо наливает себе заварку. Разлив кипяток по чашкам, она садится, и в тишине они стараются деликатно прихлёбывать и откусывать. Чаепитие повторяется в третий раз.

Он не может поднять на неё глаз и смотрит только на её продолговатые бледные ногти. Она смотрит поверх его головы и продолжает думать. Он знает об этом и чуть не плачет от безнадёжности. Она всегда об этом думает, а он думает о ней.

Громко звонит дверной замок. Он быстро вскидывает голову и наблюдает, как она вздрагивает и преображается: высокий лоб разгладился, обнадёженно взлетели брови, глаза широко открылись и посветлели, бледные тонкие губы радостно дрогнули.

Она бегом бросается по тёмному коридору к входной двери и без вопросов распахивает её.

Он настороженно слушает и не может удержаться от вздоха облегчения.

- Нет, у меня случайно нет ванили, - слышит он - и хлопок дверью.

Она возвращается, словно подстреленная, и садится допивать чай.

Она напоминает ему стрекозу над летним прудом, она напоминает ему маленькую птицу, она напоминает ему рыжего жеребёнка... Он смаргивает слезу и насильно проглатывает чай. Он видит, как побелел кончик её носа.

Ей стыдно своего порыва, от которого до сих пор гулко и неровно стучит сердце, она старается спокойно глотать и не смотреть на его глупое от чувств лицо. Ей кажется, что было бы проще всего этого не знать, но она знает, потому что ему не удаётся ничего скрывать, хотя он думает, что он хороший актёр.

Она снова подходит к окну, за которым ничего не видно, и смотрит туда, где, она знает, мертвенно светится окно одного офиса. Между лопаток она чувствует точку его внимания.

- Если он сейчас позвонит, я пойду к нему, - безразлично говорит она.

Он знает, что никто не позвонит, но сцепляет зубы и опускает голову.

- Я пойду.

- Да. Тебя, наверное, кто-нибудь ждёт.

- Нет. Я же не женат.

- Почему?

Он молча зашнуровывает туфли, а, поднявшись, касается пальцем её щеки и уходит.

С улицы он видит в единственном светящемся окне её силуэт, в той же позе - она обнимает себя за плечи.