© Александра Филипенко

Серое море шипело, покусывая серый песок, гоняло стада погрязневших “барашков”, изредка выбрасывало на берег склизкие чёрные куски дерева. Каждое утро по серому пляжу бродила, собирая эти деревяшки, девушка, такая же серая, как песок, море, небо, солнце. Море слизывало следы её небольших сабо, но они упорно появлялись снова. Дрова девушка уносила туда, где за дюнами туманно серел замок, а потом сердитый норд трепал серый дым над его шпилями и башенками. За ночь шторм на море приносил новый плавник, перевитый посеревшими от засохшей соли водорослями, и девушка покорно собирала его, теребя покрасневший носик.

Но иногда море приносило обломки больших кораблей, ящики со всяким добром, порой окончательно испорченным солёной водой, или бесполезные мелочи: драный носок, рыболовецкий буй, бутылку с размокшей запиской… Кое-что девушка уносила, кое-что море забирало обратно.

Днём по пляжу гуляли чайки, оставшиеся на зиму возле жилья, и их плачущие крики метались в дюнах.

Вечером девушка снова выходила к морю и долго сидела на песке, глядя на чёрное небо и вслушиваясь в ропот сердитого моря, а когда начинала замерзать на пронзительном ветру, уходила в почерневший замок, где светилось всего два стрельчатых окошка.

Северные шторма редко позволяли солнцу выглянуть из-за торопливых туч, но порой бледно-жёлтые лучи нитями свисали на серый островок и заставляли щуриться голубые глаза девушки, бродящей по берегу и не решающейся расправить зябко сведённые под серым платком плечи. В такие дни даже море казалось немножко синим, а лишайники на замке – зелёными и рыжими.

Именно в такой день к острову прибило лодку – целую лодку, пусть и с изодранным парусом, одним веслом и сочащимися бортами.

Девушка сначала перепугалась до холодных пальцев и присела за дюной, от страха накрыв голову своим пуховым платком. Но когда лодка не превратилась в морское чудовище и из неё не выскочила орущая орава пиратов, девушка осторожно встала и, набирая в сабо песок, побежала к берегу.

Море мелко хлюпало о борта шлюпки, подталкивая её на сушу и разворачивая боком. Девушка заглянула через борт, задравшийся так, что ей не видно было дна, подтянулась немножко и отпрянула. В лодке лежал человек. И не просто человек – мужчина. Она отдышалась, ухватилась за планшир крепкими обветренными руками и опустила борт к себе. Человек перекатился и слабо охнул, едва разлепив спёкшиеся солёной коркой губы. Девушка удивилась: на её памяти до острова никто не доплывал живым. Она вытащила пришельца на песок, несколько раз больно ударившись коленями о борт – слишком уж неподатливым оказалось тело, да и лодка всё норовила перевернуться по-своему. Убедившись, что волны не достанут свой новый подарок, она попыталась оттащить лодку, но ей не хватило сил, хотя она и тянула, и толкала, замочив свои толстые серые носки и испачкав их песком. Ещё раз проверив состояние лежащего на берегу человека, она метнулась к замку, а песок хватал её за ноги и ронял на склоны дюн. Вернулась она минут через двадцать, неся толстый плед и несколько круглых чурбачков.

Вкопав чурбачки под лодку, девушка откатила её повыше, чтобы не достал шторм, а затем уложила человека на плед и, как могла, осторожно потащила эти импровизированные носилки в замок.

Там в кухне уже булькал над огнём котёл и сладковато пахло мыло в плошке. Девушка попробовала снять с незнакомца заскорузлую, но всё ещё яркую и разноцветную одежду, однако ткань присохла к ранам и язвам на загорелой коже, и её пришлось осторожно отмачивать. От пара в небольшой кухне стало жарко, девушка сняла свой платок, и оказалось, что у неё крепкие и непокатые плечи, с которых сползает широкий вырез её сероватой холщовой рубашки. Она закатала рукава, сняла котелок с огня, в спешке обжигая пальцы, и выплеснула кипяток в корыто со студёной водой. Пока незнакомец не пришёл в себя от горячей и пресной воды, она смыла с его губ солёную корку чистой фланелью, и тут мужчина снова застонал – раны и язвы запылали болью. И открыл глаза – горячие и чёрные.

Когда с них сошла пелена, он рассмотрел, что перед ним незнакомая девушка, и попытался что-то… как-то… Но собственная кожа не позволила ему пошевелиться. А девушка хрипло сказала:

– Тише, тише, – и протянула ему губку в холодной воде.

Слегка притушив солёный вкус во рту, он спросил:

– Где?… Где я?

– На острове, – девушка пожала плечиками и поправила рубашку. – На Змеином острове.

И он снова, но с видимым облегчением потерял сознание.

Девушка с минутку смотрела в обезображенное воспалением от ветра и соли лицо и сделала гримаску: только безумцу может понадобиться Змеиный остров. А затем принялась смывать соль.

Выходец из морской пучины был достаточно высок, чтобы его длинные ноги не умещались в корыте, и в меру молод и силён, чтобы не сильно пострадать от своего путешествия, но и, возможно, настолько строптив, чтобы толстые рубцы поперёк его широкой спины были единственным прощальным подарком.

Кроме того, он был хорошо сложен, и здоровую кожу покрывал ровный жаркий загар, которым девушка долго любовалась, осторожно лаская его мягкой губкой.

На холодном каменном полу кухни вода в корыте быстро остыла, и девушка переложила всё ещё бессознательного незнакомца на топчан, покрытый чистой простынёй, и осторожно вытерла изъязвлённое тело. Закончив эту операцию, она повесила закипать новый котелок и достала ступку, а потом вышла из кухни.

Вернулась девушка и терпеливо промокнула засыхающую кровь и смочила пересохшие губы свежей водой. А затем вытряхнула из фартука на стол рядом со ступкой пучки засушенных трав.

Она отбирала своими крепкими пальцами определённые стебельки по одной ей ведомым принципам, откладывала в сторонку, снова перебирала пучок, что-то шептала в его душистую глубину, бралась за другой и, мечтательно подперев рукой голову, выискивала нужную травинку среди сотен других…

Только однажды она вздрогнула и чуть не уронила пахучий веничек – когда над её головой спазматически икнул колокольчик. Но звон не повторился, и она поняла, что это просто сквозняк, вечно носящийся по бесконечным замковым коридорам, пошевелил сонетку. И она облегчённо вздохнула – так не хотелось покидать тёплую кухню, всю в летних ароматах, где появился загадочный незнакомец.

Она перетёрла отобранные травы и семена в ступке, высыпала сероватый лёгкий порошок в фарфоровую мисочку и плеснула туда кипятку. Клубы душистого густого пара взлетели под потолок, потом медленно спустились к топчану, где тихо дышал спящий. Девушка слабо улыбнулась, проследив за его дыханием, и достала из ледовика комок серого, резко пахнущего жира.

В результате помешиваний, пришёптываний, покачиваний и напеваний в мисочке оказалась серая мазь с острым запахом не то зверя, не то моря…

Вечером девушка не ушла мёрзнуть на пляж, а осталась в комнате, куда перенесла своего пациента. Там было хорошо вытоплено и сухо, туда не долетали ледяные сквозняки. Она внимательно слушала его дыхание, ещё не совсем ровное, и смачивала его губы, постоянно пересыхающие. Один раз она выходила – её позвал настойчивый тонкий звон колокольчика. Уснула она в той же комнате, уронив усталую голову на жёсткую ручку деревянного кресла.

Утром, несмотря на ломоту во всём теле, она сходила на море за плавником и быстро сбегала на пронзительную трель колокольчика. А после с её саму удивившей радостью вернулась в комнатку рядом с кухней, где лежал её больной. Вонючая мазь сделала своё дело: красные опухоли на теле опали, раны начали рубцеваться, дыхание выровнялось и сон стал легче. Девушка повторила процедуру, с удовольствием прикасаясь к молодому жаркому телу, и села любоваться пришельцем. Это было поинтереснее, чем опостылевшая серость моря, песка и чаек.

Третье утро было дождливым и серым, но она всё равно отправилась за плавником, а когда вернулась, стряхивая с платка тяжёлые капли, её встретил пронзительный чёрный взгляд. Она от неожиданности замерла, так и не спустив платок с плеч, затем сорвалась с места и принесла из кухни чашку янтарного бульона.

– Еда, – хрипло сказала она.

Молодой человек с видимым трудом протолкнул в пересохшее горло несколько глотков жидкости и, силясь улыбнуться трескающимися губами, сказал:

– Чего-то не хватает.

– Там нет соли, – постепенно хрипота из голоса девушки исчезала. – Изжога ещё будет, и я принесу соды…

Молодой человек, глотая бульон, попытался рассмотреть свою хозяйку, но ничего, кроме разрозненных серых деталей, не увидел.

– Ты кто?

Ох, сколько вопросов бедняжке Эме хотелось обрушить на своего непривычно загорелого гостя, но он намекнул движением губ на улыбку и снова провалился в сон, не уследив за собой, и она стала наблюдать за игрой выражений на его лице. Он то хмурился, то с нежностью улыбался, то ресницы его намокали изнутри…

Но вот однажды он проснулся, и ему показалось, что жизнь вновь прекрасна, а сам он здоров, как и прежде. Он бодро вскочил с кровати и – растянулся во весь рост на холодном полу: закружилась голова. На шум примчалась Эме и подняла его.

– Лежите… Вы же, наверное, в два раза легче, чем были…

– Ты, пожалуй, права, – согласился он, побледнев.

Эме помолчала, глядя, как он растерянно уставился в полог кровати, и застенчиво спросила:

– А как мне вас звать?

– А я не говорил? – он солнечно улыбнулся своей забывчивости. – Иф. Я Иф… Но послушайте, милая хозяюшка, мне скучно лежать здесь одному и плевать в потолок.

Эме посмотрела вверх и пробормотала:

– Я могу взять вас к себе на кухню…, если вы, конечно, хотите.

– Да куда угодно, только бы не оставаться здесь одному!

Эме принесла ему разноцветный, с золотой ниткой халат. Иф рассмеялся:

– Ну, такого я никогда не носил! Может, ты принимаешь меня за принца?

– Н-нет… Не знаю… Это из моря. Здесь всяких полно… Я ещё не починила вашу одежду… А замшевые сапоги пришлось выбросить. Их совсем разъело. И ни к чему они вам тут – полы каменные, сквозняки… Вот лучше носки и сабо.

– Ну, спасибо. Я бы умер, если бы не ты, – снова засмеялся Иф.

– Да, – серьёзно кивнула Эме.

– Выгляжу я довольно гротескно, – Иф оглядел себя и хмыкнул: пёстрый халат, ладно сидящий на стройной фигуре, – и толстые серые носки в неуклюжих сабо.

– Как? – спросила Эме.

Иф объяснил.

– Вас здесь всё равно никто не видит, – Эме пожала плечами.

– Да?

– Идёмте, а то у меня суп сбежит.

Ещё с неделю Иф нежился в халате на кухне у Эме, ел разные деликатесы, которые она ему готовила, и пытался завести с ней разговор, но она всегда отвечала односложно или разражалась невнятной нервной тирадой, и Иф торопился отхлебнуть молока, чтобы не продолжать.

А Эме радовалась, что теперь есть кому показать своё кулинарное мастерство, и вся с головой уходила в это тонкое искусство, сердясь порой на неуместные реплики Ифа. Ответив когда-то “да” на вопрос, хорошая ли она кухарка, Эме не думала, что ей придётся лишь многократно заваривать крепкий чай да делать творог из молока тощей козочки.

Но вот Иф понял, что начинает толстеть, и потребовал у Эме свои вещи. Она принесла всё, чистое, отглаженное, яркое, и вдобавок тёплую безрукавку унылого серого цвета. Иф скривился, но смирился.

Не привыкший бездельничать, Иф сначала помогал Эме собирать плавник, потом взял эту обязанность на себя; потом отобрал у неё топор и со смешками и шутками колол дрова (а Эме слушала и звонко хохотала, чего он от неё не ожидал); потом стал таскать воду из родничка в скалах за замком. Эме всё ждала, что он примется за лодку и когда-нибудь уедет, но он просто перевернул судёнышко килем вверх и закрыл просмоленной парусиной.

Был на исходе месяц с того дня, в который к острову прибило лодку, когда на Ифа напала меланхолия. Всё началось с того, что он решил осмотреть замок.

Выждав, когда Эме куда-то ушла, он покинул кухню и вошёл в замок с парадного входа. Сначала он едва не заблудился в паутине коридоров, увешанных разъеденными сыростью портретами и проржавевшими доспехами. Он рассматривал лица, порой мог различить только прозрачные серые глаза, словно поднятые к мрачному небу, порой видел бледные тонкие черты отчуждённых лиц и не мог избавиться от ощущения, что ходит по гадючнику. Попробовал вытащить из потерявших цвет ножен клинок, но, рукоять, скрипнув, осталась в его руке, а с излома посыпалась ржавая труха. Иф сердито отшвырнул рукоятку в гулкую сырую темень, и оттуда отозвались эхо и мышиный писк.

Побродив ещё немного, он случайно вышел в закрытую балкончиком бойницу. Из бордюра повываливались камни, свод искрошился на ветру, но там ещё можно было стоять, и Иф выглянул.

Островок: серый песок и скалы, на которых возведён острый, но тяжело осевший замок, уже сдавшийся вечным ветрам. Море: холодное, неспокойное и бесконечное; полоска пены на пляже. Дюны: виднеется скрюченная фигурка Эме – наверное, вяжет что-то, как всегда, серое. Небо: низкое, в пелене туч, с воплями невидимых чаек… И вдруг: чёрный зигзаг, свист и медленные хлопки огромных крыльев с запада на восток, за ту башню, в которой был Иф – и помертвевшая тишь, даже ветер ненадолго стих.

Иф сглотнул и бросился наобум вниз, найти Эме и спросить, спросить…

Как он мог всё так забыть?! Всё, ради чего он так стремился на этот остров! Столько проваляться, игнорируя свою цель! Пить молоко, есть вкусности – когда, может быть… Тут его фантазия пугливо шарахнулась, и он вернулся к укорам в собственный адрес, потом в адрес Эме. Это она виновата – это её чары заставили его забыть о своём назначении. Кто знает, чем она его поила. Он разнежился в её ласковом внимании – и всё забыл. Она, конечно, добрая и милая, но он-то рвался сюда не за ней!…

Не обращая внимания на саднящие колени и ладони (он несколько раз упал на склизких ступенях), он помчался туда, где заметил сидящую Эме, и вскоре плюхнулся рядом с ней на песок. Эме поспешно захлопнула книгу и, спрятав её под платок, опасливо покосилась на Ифа: заметил ли? Но тот был занят своим:

– Ты видала?! – он всё ещё не отдышался.

– Что? – забеспокоилась Эме.

– Ну, это… Полёт!.. Он пролетел туда, – Иф ткнул себе через плечо на замок.

– Кто “он”?!

– Да дракон же!

– О Боже! – охнула Эме, бледнея.

Она немедленно вскочила, схватила Ифа за руку ледяными пальцами и потащила за собой.

– Скорее… Нам сейчас нельзя тут сидеть… Потом, всё потом. Бежим!

Сам испуганный, Иф не очень-то обратил внимание на ужас Эме и её поспешность, но едва смог отдышаться, когда уже уселся на лавку, а Эме захлопнула дверь в кухню.

– Ну вот! – сказала она. – Хочешь чаю?

– Какого чаю! Там дракон!

– Да-да, – невнимательно бросила Эме, что-то поспешно ища в потемневшем и рассохшемся комоде, ревматически охавшем по ночам. Оказалось, пыльную бутылку вина. – Ты где его видел?

– Я стоял там, на башне, – начал Иф, обрадовавшись, что можно, наконец, блеснуть красноречием: история просто распирала его.

– Ты был в замке?! – Эме даже выронила из рук полотенце, и оно ярко вспыхнуло в камине.

– Ну да, я же говорю…

– Ты был в замке… Зачем? Кто тебя туда звал?! – с укором выкрикнула она, чуть не плача. – Не надо было этого делать! Почему бы меня не спросить! Больше не ходи… Не нужно. Слышишь?!

– Почему?

– Мне и так влетит, – с тоской вздохнула Эме. – Я никому о тебе не сказала… А в замке чужим быть не положено.

У Ифа зашлось сердце: вот оно!

– А… кто здесь, кроме тебя?

– Хозяйка. Ты же слышал, как она меня зовёт.

Словно в подтверждение её слов нервно вздрогнул и задёргался колокольчик. Эме испуганно покосилась на него и быстро собрала на поднос сыр, ветчину, вино, две чаши резного дерева, что-то в ещё тёплой кастрюльке и, не глядя на Ифа, поспешила на зов, но у дверей помедлила и попросила:

– Только сиди здесь и не высовывайся.

Иф пожал плечами: он всё равно потом всё выяснит, а пока, раз Эме так боится, – ладно.

Он даже не успел заскучать, потому что Эме вернулась почти сразу и с тихим недоумённым ужасом сказала:

– Хозяйка зовёт тебя на бокал вина. Идём, я провожу.

По дороге она поучала Ифа:

– Не забудь поздороваться, отвечай на все вопросы, не говори о драконе, а когда она допьёт своё вино – попрощайся и уходи, тебя на большее не звали. Ты меня понял?

– Да, но к чему такие предосторожности?

– Ты просто послушайся меня…

В темноте он не заметил, как Эме вдруг остановилась у двери, и пошёл бы дальше, если бы она не тронула его за рукав рубашки.

– Входи, – нервно шепнула она, и совершенно неожиданно его щеки коснулся лёгкий вздох, а затем его втолкнули в полутёмную залу и закрыли за ним дверь.

От неожиданности он резко обернулся, но позади тяжело качнулись старые нецелые занавеси из тёмного бархата, словно суровые стражи, хранящие дверь, и Иф подумал, что теперь уже нечего трусить, тем более, что огромная зала с невидимыми потолками была пуста. В ней было бы совсем темно – узкие карнизы стрельчатых окон едва виднелись во мраке наверху, – но на столе посреди залы меланхолично мерцал семисвечный шандал, освещая один угол стола, рассчитанного на сотню человек. В этом пятне стояли уже виденные Ифом бутылка вина и две чаши. Если на столе и было что-то ещё, то его скрывала темнота.

– Жаль, что она не стеклянная.

Он проглотил подпрыгнувшее сердце и, обернувшись, повторил:

– Жаль… Почему?

Стоящая сзади девушка пояснила:

– Потому что вино на свет красиво.

Иф ничего не сумел из себя выдавить и только разглядывал её с открытым ртом. Высокая, тонкая, бледная, с длинными волосами, она огромными глазами смотрела сквозь Ифа и чему-то там неясно улыбалась. Он даже оглянулся. В этот момент девушка медленно подняла бутылку за плетёную ручку и налила вина в чашу в руках Ифа, а затем в стоящую на столе.

– Прошу.

– Здравствуйте, – опомнился Иф.

– Эме – заботливое создание, – думая о другом, сказала девушка и опустилась на тяжёлый стул морёного дерева. Складки её свободного платья не издали ни звука.

Иф помялся и кашлянул, как мог тихо. Девушка вздрогнула, недоумённо посмотрела на Ифа и слабо шевельнула бледными пальцами, приглашая сесть. Он слишком порывисто шлёпнулся на стул, неловко себя чувствуя, а она замедленным движением поднесла чашу к губам и макнула в вино острый бледный язычок. Иф едва не поперхнулся – это странно выглядело, – но сумел проглотить то, что набрал в рот.

– Вы – давно? – после длительного молчания спросила девушка, будто в трансе глядя на три горящие в шандале свечи. Одна вдруг погасла, выпустив голубенький дымок.

– …Месяц, – не сразу сообразил Иф и снова отхлебнул вина, так и не чувствуя вкуса.

– Вот как? – ответ девушку не заинтересовал. – Вы приходите завтра обедать…

Она посмотрела себе в чашу, ещё раз лизнула вино – и вылила его на пол. Иф, несмотря на внезапную тяжесть в затылке, сумел понять намёк, поторопился поставить чашу, поклонился, заслужив трепетанье тяжёлых голубых век, и бросился вон, схватившись за голову.

В коридоре его поймала Эме и повела за собой на кухню. Он не сопротивлялся и не пытался ничего выяснить.

На кухне его усадили на лавку, поставили перед ним дымящуюся кружку и тактично оставили в покое. Он посидел, слегка очумелый, хлебнул из кружки, обжёгся и посмотрел на Эме:

– Это кто?

– Хозяйка… – Эме присела напротив.

– Господи!.. Она пригласила меня завтра обедать…

– Невероятно, – Эме тщетно пыталась высмотреть в Ифе то, что могло бы привлечь её хозяйку. – Она была одна?

– Да, само собой… Никогда не видел более странного существа.

– Ещё увидишь, – пообещала Эме, но Иф не обратил внимания на её слова, подавленный воспоминаниями о встрече. Он не того ждал…

Усталая Эме давно уже ушла к себе, а Иф всё никак не мог справиться с тяжёлой мутью в голове, оставшейся то ли от вина в полумраке, то ли от той, что его наливала. Он долго смотрел на постепенно затухающий огонь, потом – на красных червячков в золе, потом подкинул дров – да так и заснул на лавке. Ему снились змеиные яйца, качающиеся и трескающиеся от ударов изнутри.

Утром он был мрачен, а вот природа решила побаловать островок солнечным днём. Холодное солнце хоть и не разогнало вечную серость скалистого кусочка суши, всё же придало живости морю, чайкам и дюнам и заставило Эме радостно щуриться. Иф же, отправляясь за водой, хмуро посмотрел на неё, а затем на замок. И остолбенел. На одном из балкончиков, кое-где бородавками выступающих на серой плоскости замка, стояла хозяйка, всё такая же бледная, и смотрела в горизонт, и чайки не решались пересекать линию её взгляда. Стояла она долго, и Иф не мог оторвать глаз от ничего не выражающего лица со знакомыми тонкими чертами. Потом она шагнула назад и исчезла из его поля зрения, а он всё стоял с мутным взглядом и глухо дёргающимся сердцем, пока мимо не пробежала напевающая Эме. Тогда Иф побрёл за водой, намеренно громыхая ведром.

Он провёл несколько мучительных часов в колебаниях, идти или нет, и почти решился не идти, но, когда подошло назначенное время, он вдруг забыл о сомнениях и как не в себе отправился в залу.

И сначала даже не узнал её. Сероватый свет из узких окон осветил все пыльные углы, видна была даже дальняя стена, украшенная фреской, показавшейся Ифу отвратительной: ящерицеподобные драконьи детёныши в разных позах кольцом расположились вокруг огромного чёрного ящера, изображённого так натурально, что он казался приклеившимся к стене.

Хозяйка уже сидела за столом. Перед ней была пиала с бульоном и стакан чаю, все остальные блюда предназначались Ифу.

Сначала он пытался улыбаться, хотел расспросить сидящую напротив о том, как её зовут и почему Эме считает её хозяйкой, но едва открывал рот, как мысли смешивались в серый дым, и он снова опускал глаза к тарелке. Неохотно там поковырявшись, Иф дальше сидел, томясь и не решаясь встать, пока хозяйка не закончила трапезу. Но она его, видимо, вообще не замечала и, допив чай, встала и беззвучно уплыла куда-то вглубь залы. Иф помотал отяжелевшей от пыльного света головой и потащился на кухню спать, чувствуя, что его знобит.

Но хозяйка потребовала его к себе разделить ужин, и он, глядя в умоляющие глаза Эме, нашёл в себе силы туда пойти.

Хозяйка вроде бы оживилась, её бледные губы почти отчётливо улыбались, она что-то изредка говорила Ифу, позвякивая ложечкой в стакане чая. Но этот тонкий звон не давал ему сосредоточиться на её тихих словах, и он отвечал ей наугад, не слыша самого себя…

Как он дошёл до кухни – не помнил; очнулся, только когда Эме тревожно поправила упавшие ему на лицо волосы и попыталась посмотреть в его глаза.

Змеёныши во сне почти вылупились, он старался им помешать и не мог справиться со всеми, плохо спал, поэтому проснулся поздно. Голова болела, тело ломило, во рту был мерзкий привкус, но это не было похмельем – он выпил вчера лишь стакан вина за обедом. Иф стёр засохшие на ресницах бессильные слёзы и осмотрелся. В кухне никого не было. Он поднялся, выпил холодной воды и пошёл на пляж, где было холодно от резкого морского ветра. Его порывы слегка охладили Ифу голову и вроде вернули прежнюю ясность мыслям, но когда Иф посмотрел на море, ему показалось, что на сером фоне неба вертят свой хоровод дракончики с фрески.

– Это белая горячка, – громко, чужим голосом сказал Иф, стараясь разогнать внезапную обморочную тишину, – и упал навзничь.

Его едва растолкала Эме, присланная пригласить его к обеду.

Ещё три дня он находил в себе силы доплестись до хозяйского стола и очнуться с мокрым полотенцем на лбу в кухне у Эме, а на четвёртый просто не смог встать.

Весь день он провалялся на своей кровати, и к вечеру ему показалось, что серый туман, в котором блуждали обрывки его мыслей, слегка рассеялся. И он позвал Эме.

Он уже несколько раз заставал её в задумчивости над книгой, и Эме всегда растерянно старалась спрятать томик – из застенчивости. Вот теперь она не сразу отозвалась, глядя в серое оконце и придерживая книгу на коленях. Но наконец повернула личико, виновато улыбаясь, и не стала прятать книгу. Она сидела в кресле у камина и на фоне потрескивающего пламени выглядела совсем хрупкой и беспомощной со своей улыбкой и фолиантом, так что у Ифа перехватило дух. Но он спросил:

– Эме, что со мной?

Она, виня только себя, пробормотала:

– Не знаю… Я не понимаю, от чего это, поэтому не представляю, как помочь… Я прочитала уже почти всю “Драконью гомеопатию”, но ничего подходящего не нашла…

– “Гомеопатию”… – Иф задумчиво заложил руку, с которой уже медленно сходил загар, под голову. – У нас о ней остались только слухи, а книга давно пропала…

– Это может быть ваша, – Эме посмотрела на книгу. – Именно так пополняется наша библиотека.

– Да что от неё толку, если она не может мне помочь…

– Ну, возможно, там, в конце, я что-нибудь найду, – без особой надежды вздохнула Эме и вздрогнула: в дверь постучали.

Иф напрягся, уже ощущая знакомую муть в голове, и, действительно, за дверью стояла хозяйка. Эме, удивлённая, отступила, и та вошла, куда-то глядя и никого не замечая. Постояла, бледно улыбаясь в окно, и сказала одной фразой:

– Вы нездоровы пойдите ужинать вам сразу станет легче.

Тут опомнилась Эме:

– Вы же видите – он совсем обессилел! Я его никуда не пущу.

Хозяйка посмотрела на Эме так, как смотрела бы на говорящую птицу.

– Хозяин сказал, – непререкаемо заявила она.

Эме сникла, комкая передник.

– Пойдёмте, – хозяйка повернулась к уже привставшему Ифу.

– Нет! – вскрикнула Эме и загородила его собой, от страха стиснув кулаки на груди.

– Да! – Хозяйка заглянула ей в глаза, и Эме мягко осела на пол.

А Иф встал и, кристально чётко (даже слишком), воспринимая окружающее, поплёлся за неторопливо и беззвучно плывущей впереди хозяйкой.

В зале мягко плескался золотистый свет сотен свечей – в больших канделябрах, в маленьких подсвечниках и просто приклеенных воском к каминной полке, стенам, столу… Видна была даже фреска, только с неё исчез большой дракон.

На столе стояли три прибора, в центре возвышался румяный, ещё горячий поросёнок в зелени, рядом было вино и радужно сияли хрустальные бокалы.

– Садитесь, – велела хозяйка и уже знакомо бесшумно опустилась на свой стул.

Иф оказался во главе стола, по левую руку от неё и уставился на поросёнка.

– Налейте мне вина.

Иф покорно взял кувшин и наполнил подставленный бокал, затем поставил вино на место и снова стал смотреть на поросячье ухо.

– Подайте мне маслины.

Иф достал блюдо и протянул ей, затем вернул на место, засмотревшись на копытце.

В голове метались, как перепуганные кролики, отчётливые мысли: “Что я здесь делаю? Почему не остался с Эме? И что со мной?!”. Без коротких приказов хозяйки он не мог пошевелиться и, прекрасно всё видя и осознавая, просто сидел и смотрел на поросёнка.

– Налейте себе.

Она подняла свой бокал, он – свой, на свету ало вспыхнуло вино, и Иф словно проснулся: исчезли муть в голове и неспособность двигаться. А из того, дымчато-таинственного конца залы к ним шёл, звеня подкованными сапогами по крышке стола, человек. Он стремительно приближался, но не вытерпел и уже с половины стола громко и весело спросил:

– Ну, что, принцесса, угодил я тебе? Хороши бокалы?

Хозяйка медленно обернулась к нему и ответила едва слышно:

– Да.

Мужчина спрыгнул со стола, грохнув подковами об пол, громко отодвинул стул, сел полубоком, положив ногу на ногу, и, звеня приборами, принялся наполнять свою тарелку, ни на минуту не закрывая рта. Иф не прислушивался, точнее, не мог разобрать ни слова – мужчина говорил ни о чём, беспрестанно смеялся своим же шуткам и бодро уплетал поросёнка. От его голоса у Ифа звенело в ушах.

Зато он видел, как смотрит на того, второго, хозяйка. Всё так же держа на вилочке маслину, она не сводила огромных глаз с балагура и счастливо улыбалась, потихоньку розовея. Иф понимал – смотреть стоило: мужчина был хорошо сложен и гибко двигался; по его широким плечам рассыпались смоляные кудри, оттенявшие смуглую кожу; улыбаясь, он скалил белоснежные зубы; только странновато на его лице светились серые глаза с золотой россыпью точек.

Иф поглядел на них обоих и почувствовал себя лишним. Но в этот момент хозяин развернулся к нему, насквозь просмотрел своими прозрачными глазами и с ядовитой усмешечкой вопросил:

– А позвольте-ка вас спросить, мой незваный друг, нравится вам у нас в замке?

Иф даже подпрыгнул, внезапно расслышав слова, и с трудом сообразил, что ответить.

– Да, – выдавил он, чувствуя холод во всех пальцах.

– А что же вам тогда нравится? – хозяин вскочил и встал у Ифа за спиной. – Нет-нет, я уж сам попробую угадать!

Иф попробовал встать, но его как камнем придавило – хозяин уронил руки ему на плечи.

– Сидеть!.. Так. Давайте мыслить логично! … Кухня наша вас не прельщает – плохо вы едите! А зря. Совсем отощать можно. А вы и так не пышете здоровьем… Красоты наши – тоже не ваша стихия, я вас только один раз на башне видел. А вам бы воздухом подышать – морской воздух так оздоравливает!.. Уж не эта ли серая кухонная мышка вас приворожила?! Но нет, вы достаточно равнодушно оставили её валяться на холодном полу. Ай-яяй, как нехорошо, она-то о вас заботилась… Ах, вот оно что!!! Как же я сразу не догадался! Да-да, грешен, забываю, что и у людей бывает изысканный вкус! Вам нужна принцесса!!!

Иф тупо смотрел прямо перед собой и даже не кивнул, а хозяин, гаерствуя, продолжал:

– И вы думаете, что вы герой. И вы хотите её получить. Слышите, принцесса?!

Хозяин одним прыжком оказался за её спиной и схватил, смял её в объятиях, как тряпочную куклу. Она охнула, но продолжала сомнамбулически улыбаться, свесив руки и уронив голову.

– Ну, попробуйте, отберите её. Вы смелый человек, рискните! Только вы уже подумали, как? Нет, вы скажите, подумали?

У Ифа похолодело в животе, он вскочил, уронив с грохотом стул, и рванулся прочь. Хозяин же отбросил принцессу и раскатисто захохотал Ифу вслед, разгоняя эхо по углам. Иф не чуял ног под собой, видел только дверь, и щёки заливала душная краска стыда. Но вот Иф хлопнул дверью, погасив сквозняком несколько свечей и этот бесконечный хохот с истерическими повизгиваниями.

Этого он, конечно, не заметил, его занимала одна мысль – скорее добраться до Эме и спросить, не сошёл ли он с ума.

Он нашёл её там же, где оставил, только она перебралась на его кровать и, вложив ладони между колен, смотрела в огонь. На полу лежала “Драконья гомеопатия”.

Иф сел рядом и отдышался, успокоил сердце.

– Там был о н …

– Кто ты, Иф?

– Он давно здесь?

– Откуда у тебя на спине рубцы?

– Почему она такая?

– Зачем ты сюда приехал?

– А кто он?

– Он – дракон!

– Я приехал убить его.

Эме перевернулась на спину, чтобы не потекли слёзы.

– Почему?!

– Рассказать?

Год за годом мы таскались по стране, пока наконец на случайном съезде нашей гильдии – дело было на какой-то ярмарке, где оказался с десяток повозок, а это уже кворум – постановили, что и наша труппа допускается на Большой карнавал в столицу.

Ох, как же я радовался!!! Мне казалось, что я попаду в рай – учёные люди, книги, университет… Читать и писать я выучился от чудом попавшего к нам молоденького дворянчика, подавшегося бродить не то от кредиторов, не то от разбитого сердца. Но тратить своё умение на то, чтобы грамотно намалевать афишу, я не мог. Зато я мечтал узнать обо всём, что написано в книгах. Поэтому и рвался в столицу, в оазис знания…

И я туда попал.

Какое же разочарование ждало отощавшего четырнадцатилетнего мечтателя за толстыми стенами, украшенными флагами по поводу карнавала! Такая же грязь, как и везде, расплывшиеся мостовые, бочки со смолой, пылающие на каждом углу, и бочки с вином в любой подворотне, ждущие жаждущих ртов, толпы пьяных с факелами, вопли женщин, гоготанье мужчин, рёв животных… И это и есть тот самый Большой карнавал?! А где же столичная изысканность, где все интеллектуалы, о которых я так мечтал?

В первый же вечер от злости я так выложился в программе, что не пошёл со своими повеселиться в толпе, а улёгся спать, пылая от обиды. Зато утром трезво посмотрел на ситуацию: конечно, на улицах нет учёных, разве они унизятся до таких грязных развлечений, как ярмарка?

И я сбежал. Наш балаганчик уехал, а я остался в столице. Сначала я ходил по тавернам и прислушивался, пытаясь понять, что мне делать, к кому же в ученики податься, но там об этом не говорили. Меня били, принимая за шпиона; лупили и злющие, как крысы, конкуренты, когда я пытался подработать на еду или украсть.

Промаявшись несколько дней и ночуя на берегу под лодкой, я не вытерпел и пришёл в отчаяньи к воротам университета проситься внутрь. Меня, конечно, не пустили, а гладкие и откормленные студенты-пансионеры ржали и тыкали в меня пальцами. Я обиделся и ушёл. Гордость была сильнее голода, но мечта – сильнее гордости, и я свернул в какую-то улочку рядом с университетом дожидаться темноты.

Я ходил вдоль стен, подыскивая перелаз, когда из подворотни напротив донеслись глухие удары и басистое уханье. Я побежал туда и вмешался в драку, а нападающие тут же струсили и оставили свою жертву и меня, рассыпавшись в разные стороны. Вместе со мной на свет вышел большой и упитанный мужик в мантии и с разбухшей папкой подмышкой. Он насмешливо погрозил своим грабителям кулаком:

– Малы ещё свои бездарные опусы у меня отбивать! – а затем оглядел меня: – Хорош, хорош…

Я тут же встал на дыбы:

– А что?!

Мужик расхохотался, задрав голову:

– Худ ты больно, отроче, а в драку полез.

– Что я, нелюдь, что ли? – буркнул я.

Мужик одобрительно кивнул:

– А чем же тебя, отроче, отблагодарить?

– Вы профессор?

– Да-а, – он самодовольно погладил мантию на брюхе.

– Возьмите меня к себе.

Мужик снова расхохотался.

– Это зачем?

– Хочу всё знать! – взвизгнул я – у меня ломался голос.

Профессор даже икать начал от восторга.

– Ты хоть представляешь, чем я занимаюсь?

Я помотал головой – об этом я действительно не подумал: а чем я хотел бы заниматься? А профессор торжественно прогрохотал:

– Мифологией, отроче! И ты не прогадал, попросившись ко мне! Миф – это всё, вся жизнь, мы все! Вот тебе и первое знание!

Тут мы подошли ко входу, мужик отодвинул привратника брюхом и снисходительно пробасил:

– Этот со мной!

И я, как мышь, юркнул за ним.

Профессор оказался именно тем, что я искал. Он не только всё знал и обожал постоянно об этом напоминать, он ещё и вдалбливал эти знания в мою голову. И чем мы только с ним не занимались, даже пытались выращивать гомункулюса, но изобрели лишь горькую витаминную настойку, которую нарекли в честь профессора – бальзам Биттнера…

Но единственной нашей любовью была мифология. Ради неё мы даже подземным ходом добирались до дворцовой библиотеки – целый шкаф трудов по драконоведению. Из-за этого и произошли все мои беды…

Иф нахмурился, а чтобы Эме не смотрела, встал и подбросил дров в угасающий очаг. Девушка подозревала, что же будет дальше, но перебить его не решалась, хотя у неё ныло сердечко.

Иф ещё помолчал, а потом продолжил напряжённым голосом:

– В то время в университете бушевали те ещё споры: относить драконоведение к мифологии или к естествознанию? Профессор, бия себя в грудь, доказывал, конечно, что к мифологии, а я – отступник! – сомневался. Только одно более-менее достоверное свидетельство существования драконов – и я бы торжествовал, но были сотни сказок и рассказок – и ни одного слова очевидца. Я весь покрылся пылью с тех книг, что я читал, я простыл на вечных сквозняках, я испортил себе зрение слабым светом свечных огарков, но, словно одержимый, повторял про себя и вслух всего несколько фраз из одной песни:

Профессор добился долгожданного разрешения, и я стал появляться во дворце официально, через парадные ворота, а король не мог нарадоваться на дочкину тягу к знаниям.

Потом она сказала, что это нехорошо – я так далеко от неё по ночам, и на меня во дворце косо смотрят, разрешение разрешением, но пора и честь знать. Она предложила – нет, приказала – занять одну должность во дворце, ведь я знаю так много сказок…

Ты спрашиваешь, какую? Ш у т а!

И – Боже! – я согласился. Я стал её личным паяцем, мне выдали шапку с бубенчиками и клетчатое трико, и я рассказывал ей сказки, пока она вышивала, а на пирах да балах лежал у её ножек и отпускал ядовитые шуточки насчёт гостей. Она смеялась, а я угорал от ревности.

Она дразнила меня: выгоняла служанок и нянек из спальни и просила поцеловать её на ночь. Сначала я прикладывался к очаровательно круглому лобику, потом к сияющим глазкам, потом она подставляла губки… Но стоило только мне оторваться от этого занятия, она тут же подгоняла меня…

Я знаю её тело наизусть, я так часто вылавливал его из всей этой шёлковой пены, я помню каждую её родинку, умею заставить её послушно закрыть глаза и томно вздохнуть, но – дьявольщина! – в последний момент она всегда спохватывалась и нежно говорила, что завтра будет то-то и то-то, для чего ей надо свежо выглядеть, и она должна выспаться! Я уходил, как пёс, чьи ласки наскучили, и опять лежал и грезил ночи напролёт…

В конце концов природа взяла своё: до других я не мог унизиться, она мне не давалась, но я же здоровый парень и мне двадцать пять лет. Я покаянно предупредил, что ждал три года и три дня, но больше не могу, и она засмеялась и кокетливо сказала, что вот сегодня ночью…

Я пробегал весь день в радостном угаре, не мог дождаться ночи. Но вот я в спальне, вот – губки, глазки, кружева, шёлк. Она велела раздеваться и радостно попискивала, глядя, как я это делаю. Мыча от счастья, я спешу в её объятия в полной боевой готовности. И тут она открывает свой очаровательный ротик и вопит что есть мочи… Мне показалось, что стены вывернулись наизнанку и вытрусили из своих недр нянечек, горничных, стражу, короля-отца – и, что хуже всего, королеву-мать…

Ох, как меня пороли!.. Нагишом – и в этом дурацком колпаке с бубенчиками. Их звон терзал мою гордость сильнее, чем все плети – мою спину.

Несколько раз я отлёживался в тюремном лазарете, несмотря на все старания садистов-врачей, с нар меня тащили на козлы – и всё начиналось сначала.

Тут-то я и вспомнил свою песню. Вот, вот где я забуду вероломную девчонку; здесь, на Змеином острове, я спасу принцессу, и она будет мне преданной и благодарной женой. Меня выслушали, посмеялись, напоследок избили и столкнули мою лодку в море…

Иф потёр лицо ладонями.

– Зато теперь я видел живого дракона…

– И ты думаешь, что ты герой, – внезапно сказала Эме дрожащим от злости голосом. – Спасёт он принцессу! Станет она ему женой! Да она же дракона своего любит, она им дышит, без его слова шагу не ступит!!!

Я нашла в этой дурацкой книге, – она пнула ногой пухлый том “Гомеопатии”, – что же у тебя за недуг. Ты думаешь, дракон так же глуп, как и я? Едва ты ступил на остров, он уже знал, зачем ты здесь, поэтому и прилетел! Знаешь, что довело тебя до полусмерти?! Драконья ревность!!! Как это он тебя сразу не сожрал – он же дракон, и принцесса его. И у неё скоро кладка, она на сносях последние дни, поэтому такая, и думает только о драконе. А ты ей не нужен, не нужен, не нужен!

Эме разрыдалась в подушку. Иф посмотрел, как хлещет по стеклу ливень, и буркнул в окно:

– Да я и на принцесс уже насмотрелся…

Ещё несколько секунд были залиты слезами, но умница Эме поняла и молча села на кровати, вытирая глаза и нос рукавом.

– Ты уезжаешь?

– Да…

Иф смотрел, как тёплые отсветы каминного пламени дрожат в невысохших слезах, отчего глаза Эме стали совсем синими и тоскующими; как апельсиновый блик сочувствующе лежит на поникшем плече, с которого опять сползла блузка; как русая кудрявая прядь, где запутались золотые искорки, щекочет тонкую шею; – что-то ритмизированное шептал про себя и неожиданно для Эме спросил:

– Поедешь со мной?

– Да! – Эме постаралась не крикнуть громко, услышав другой, незаданный вопрос, но всё равно Иф улыбнулся несдержанному порыву. – А – ты, уверен?

– А ты сомневаешься?

– Ты приплыл за принцессой…

– Я приплыл за мифом – я его нашёл.

Эме слушала и не верила, и Иф наконец убрал прядь ей за ухо.

А среди ночи их разбудил сам дракон, ворвавшийся в комнату без стука, но с грохотом.

– Эме, на помощь – она рожает!

Ужас в его голосе мгновенно поднял сердобольную Эме из объятий Ифа, и она, ещё томная от сна и счастья, сказала:

– Иф, нужна горячая вода!..

Пока Иф следил за котлом на кухне, он слышал над своей головой болезненные стоны, терзавшие слух мечущегося в смежной комнате дракона, и уверенный голос Эме, уговаривавшей роженицу. Но вот вода в котле забулькала, и Иф понёс его наверх. Там Эме забрала у него кипяток и заперлась в комнате с хозяйкой, стонавшей и уже хрипло кричавшей от слишком сильной для её полупрозрачного тела боли. Дракон остался снаружи, с Ифом, и продолжал бегать по комнате, нервно кусая губы. Иф с опаской наблюдал за ним и вдруг заметил, что дракон украдкой жмурит глаза, чтобы не появились слёзы.

Из-за двери донёсся дрожащий на грани срыва вопль, и дракон замер, задохнувшись и стиснув кулаки.

– Всё будет хорошо, – пробормотал Иф, испугавшись.

– Да, она умрёт, – страшным тихим голосом ответил дракон, и его лицо, как тиком, передёрнуло улыбкой. – Так бывает всегда. Таков миф…

Новый крик прервал их, и оба молча долго прислушивались к ослабевшим стонам и напряжённым уговорам Эме.

– Смерть – конец мифа о драконе, похищающем принцесс… – сказал дракон. – Ложь, всё ложь – эти ваши человеческие сказки! Миф забыт. И где теперь правда? Наша жизнь – ваш миф?

Дракон подскочил к Ифу, и тот увидел прямо перед собой эти жуткие глаза – серые, как море, золотые, как солнце, безумные, как миф. Иф понял, что дракон говорит, чтобы говорить, но говорит о самом живом. А она кричала и стонала, когда не хватало сил кричать, так, что Ифу хотелось заткнуть уши. Но дракон смотрел сквозь дверь и, бледнея, всё же не отводил глаз, и Иф не мог оставить его наедине с её криком.

– Знаешь Миф?.. Ничего ты не знаешь! Ты дорожный болтун!.. Зачем у тебя власть над словом, ты же невежда? Что ты можешь создать из слов? Ещё одну сказку?! “Сын мой, тебя ждёт человеческая дочь – в одинокой башне мрачного замка, на самом верху, в узком окошке!” …Ха! Его тоже ждала – моя мать: бледная, хрупкая, с нездешним взглядом… Одно яйцо – я, – и смерть. Таков миф!.. Это глупая сказка! Предки – а это много и долго, молчащий болтун – тебе не представить столько, – все рассказывали её сыновьям… “Ищите дочь человека, которая полюбит, принесёт яйцо и умрёт! А вы – следом, только сыну перескажите! И всё будет бесконечно, как Вселенское яйцо…”

Но было же не так! Только нет Мифа в ваших дурацких книгах!.. Зачем время в этих руках, если слово – в твоих? Наша жизнь – ваш миф!.. А я люблю её! И не я – вы сами убили её. Из-за ваших сказок моя любовь – это её смерть! … Думаешь, просто – убить то, что любишь? Сам попробуй: убей свой миф!.. Обрети истинную силу слова – стань мифотворцем: поймёшь, как покорить жизнь, которая миф!.. Тебе кажется, что о драконах прошу? Нет – наш род обречён: пришло ваше время… Только пусть её сын будет счастливее – он ещё ближе к людям, чем я. Может, последний дракон – ему не по силам владеть нашим наследием. Оно теперь твоё. Теперь ты хозяин Мифа, слышишь?! Убей миф – и пусть живёт Миф!

Последний вскрик дракона прозвучал вместе с последним вскриком из-за двери. Иф и дракон замерли, оглушённые внезапной тишиной. В безмолвии скрипнула дверь – появилась Эме в слезах и прошептала:

Дракон почти вышвырнул её из проёма в руки подскочившего Ифа и захлопнул за собой дверь так, что вздрогнуло пламя на свече. Эме вздохнула и сказала:

– Пошли, он знает, что делать.

В кухне Эме смыла кровь с рук и устало бросила забрызганный фартук в камин, а затем опустилась на скамью, глядя в огонь широко открытыми глазами:

– Знаешь, она так мучалась… У неё тело тоненькое, как у девочки… Теперь у дракона есть яйцо – такое розовое, кожистое и прозрачное… Там, внутри, виден детёныш… Совсем крохотный…

Её прервал рёв, от которого задребезжала посуда и метнулось пламя в камине, – словно рвущий глотку обезумевшего животного. Эме схватила Ифа за руку. Вскоре рёв – бессилие горя – завершился хриплой дрожью и долгим эхом в пустых коридорах.

– Да. … Ложись спать – я увезу тебя отсюда!

Иф долго не спал, лежал, глядя в темноту, отчего затекли мышцы, но боялся пошевелиться и разбудить Эме, порой вздрагивающую во сне – слишком уж много потрясений выпало ей за день. Однако и он устал – провалился в тяжёлый сон уже под утро. Ему снилось, что он держит в руках тёплое, живое, розовое, как младенец, яйцо. Оно просвечивало – и в нём была свернувшаяся маленькая ящерица с крыльями. Иф боялся уронить яйцо или причинить боль детёнышу, поэтому почти не дышал и искал безопасное место, куда его можно положить, но, ещё раз посмотрев на свою ношу, он увидел в яйце человеческое дитя, с поджатыми ручками и ножками. От испуга руки Ифа дрогнули, по пальцам потекла тёплая жидкость, и он выпустил яйцо. Оно упало к его ногам, кожа треснула, младенец развернулся в лужице и открыл глаза – серые с золотом и такие спокойные, что Иф закричал вместо него и с этим воплем проснулся, разбудив и Эме.

– Я видел, как вылупился змеёныш…

– Значит, только что родился сын дракона!

Наутро Иф готов был сию же минуту спустить лодку и – прочь от Змеиного острова, но рассудительная Эме объяснила, что хозяину не справиться с уходом за малышом, и может понадобиться их помощь, а когда Иф стал настаивать, наотрез отказалась ехать и сказала, что останется здесь и без него, и Иф сдался.

Эме потащила его наверх, и они постучались в ту комнату, где были роды, – к дракону. Тот буркнул: ”Войдите”.

Он стоял, сложив руки на груди, и хмуро смотрел на богато украшенную колыбель с парчовым пологом. Эме сразу бросилась к ней, а Иф только с опаской и через плечо Эме заглянул туда.

Ребёнок был такой же, как и все дети, – маленький, спелёнутый, с красным личиком. Только он лежал молча и смотрел на склонившихся над ним взрослых спокойными и умными глазами, такими же, как у отца.

– Какое чудо, – неуверенно сказала Эме и покосилась на дракона.

– Спасибо, Эме, за то, что вы так самоотверженно согласились помочь нам, – ответил он. – Поверьте, это не займёт много времени…

Дракон посмотрел, как Эме тихонько заворковала над ребёнком, прижал веки двумя пальцами и сказал, что сейчас вернётся. Уже взявшись за ручку двери, он вдруг повернулся к застывшему в стороне Ифу.

– Правильно, сказочник, зачем тебе принцесса – она оставит тебя, – а слушательницу ты себе нашёл. И у вас будет чудесная девочка…

Дракон улыбнулся, Иф вздрогнул – такой вымученный оскал получился.

“Это”, как выразился дракон, то есть уход за ребёнком, действительно не заняло много времени.

В основном с сыном был сам дракон, поэтому Иф остолбенел, увидев, как через две недели после рождения малыш, потешно переступая ножонками, ходит по зале между своими счастливыми пестунами: то его манит стоящая на коленях Эме, то с мнимой укоризной улыбающийся отец.

Вскоре Ифу уже пришлось рассказывать мальчику сказки и вырезать из плавника игрушки. Порой получалась семейная идиллия, но с небольшой трещинкой: умилённая Эме обнимала за шею Ифа, возящегося с ребёнком, а за ними наблюдал невесело улыбающийся дракон.

Несколько раз к концу зимы Иф, видя, что в них почти не нуждаются, пытался отпроситься домой, но дракон всегда отговаривал, прося остаться ещё совсем не надолго.

Но вот и погода стала устанавливаться, и дневной свет становился всё чище, прозрачнее – и дольше; и дракон, по обыкновению беззвучно подкравшись к Ифу, засмотревшемуся на горизонт, положил руку ему на плечо и сказал:

– Пора. И мальчик уже подрос, и ты смирился с Мифом.

Они вдвоём привели лодку в порядок после зимы и спустили её на воду. Им с серьёзным видом помогал сын дракона, выглядевший уже лет на пять. Эме смотрела, и у неё порой наворачивались слёзы, но она рада была покинуть остров, где дракон так очевидно мечтал остаться с сыном вдвоём.

Перед самым отплытием дракон сказал:

– Я полечу вперёд. Держите точно за мной… А ты, – он положил ладонь на голову тут же стоящего сына, который наблюдал за всем своим недетским взглядом, – не бойся один ночью. Я утром вернусь.

– Хорошо, – сурово ответил детский голосок. – Я подожду.

– Утром? – переспросил Иф. – Но я плыл сюда гораздо дольше…

Дракон посмотрел куда-то в небо – серое, с низким солнцем.

– Держи за мной, – повторил он.

Эме дёрнула Ифа за рукав, и тот поспешил кивнуть.

Лодка отплыла. Иф и Эме смотрели, как мальчик стоит на берегу, пиная ногой песок, а дракон идёт к замку. Потом его фигура возникла в одном из окон над скалами, он раскинул руки и прыгнул вперёд. Эме восхищенно вздохнула: в воздухе развернулись и хлопнули два чёрных крыла, и настоящий дракон от самых серых хлопьев пены взмыл ввысь над испуганно вскрикивающими чайками…

К вечеру они увидели дымную полоску земли, а дракон развернулся и полетел обратно.

– Один, ночью, над морем, – Эме покачала головой.

– Его ждёт сын, – ответил Иф.

Уже в сумерках лодка достигла причала. Дракон вывел их точно к городу – тому самому, откуда Ифа с издёвкой отправили в плаванье за мифом.

Им помогли пришвартоваться, но лодка не выглядела способной перенести далёкое плаванье, поэтому те несколько бродяг и матросов, что были на пирсе, не расспрашивали, откуда приплыла это парочка. Эме прихватила сундучок, подаренный драконом на свадьбу, где было немного денег, два отреза и книга, и они с Ифом отправились в портовую таверну – снять комнату на несколько дней. Пока они договаривались о найме и от усталости без аппетита ужинали в продымленной нижней зале, их не оставляло ощущение какой-то неправильности. Ифу казалось, что порт выглядел немного иначе тогда, когда он видел его в последний раз. Но ему могло и померещиться, поэтому они не задавали вопросов, а поскорей отправились к себе наверх.

– Странно, – сказала Эме, укладываясь, – ещё утром мы проснулись на острове в северном море, где кричали только чайки, а спать ложимся в южном порту, где вообще не бывает тихо.

– Да, – согласился Иф, – но есть ещё кое-что, поэтому посиди-ка завтра здесь, а я попробую разобраться…

Когда они засыпали, им казалось, что кровать покачивается, как лодка. Эме так и не избавилась от небольшой тошноты.

Утром она ещё лежала в постели и рассматривала незатейливый узор убогой обивки стен, когда вернулся растерянный и потрясённый Иф и прямо-таки рухнул на хлипкий стул. Эме тут же напряжённо села и поймала его взгляд:

– Что случилось?

– Ты не поверишь, – Иф схватился за лоб и снова замолчал.

– Так что же? – поторопила Эме, сжав холодные пальцы в крепкий кулачок.

– Я походил по городу… Знаешь, я прожил здесь одиннадцать лет. Мне казалось, я хорошо помню, что и как… Получается, что за – сколько там? – пять месяцев изменилось слишком многое… Я не верил своим глазам и ушам. Люди говорят не совсем так, как я привык… И я пошёл в университет, к профессору… И, скажу тебе, мы оба были здорово удивлены. Профессор не ожидал увидеть меня, а я не ожидал увидеть восьмидесятилетнего старика.

– Что? – тихо спросила Эме.

– Эме, я провёл на острове с о р о к лет!.. Профессор состарился, принцесса давно замужем в каком-то западном королевстве; город, язык, люди – всё изменилось!

Иф замолчал, смиряясь с этой мыслью.

– А я, наверное, ещё дольше пробыла, – вздохнула Эме. – Но знаешь, может, так и лучше: он ведь спас нам жизнь…

– Да? – саркастично спросил Иф.

– Да. О тебе, а уж тем более обо мне давно позабыли – и кто станет нас расспрашивать о том, где мы были… А ты подумай, если бы пришлось сказать?

– Нам бы не поверили…

– А если поверили бы? Всю жизнь прожить, как зачумлённым, если вообще прожить. Скажи, что ты служил у дракона – у змеи, у жестокого чудовища (ты же знаешь детские сказки?), – и тебя убьют на месте, выродка этакого.

– Да, верно… – буркнул Иф мрачно, но тут же, упрямо нагнув голову, заявил: – Но я создам новый Миф о драконах!..

Он пришёл в себя и уже с улыбкой задумался над новой задачей.

– Ты любишь путешествовать? Давай купим фургон и лошадь и поедем куда глаза глядят! Представляешь? Я буду рассказывать сказки и новый Миф – я думаю, денег на двоих хватит. А если что – у меня есть руки. Да, Эме?

– Да, Иф. Только сделаем это немного попозже, – Эме болезненно улыбнулась: её поташнивало.

– Почему?!

– Я беременна!

Иф с минуту смотрел на неё, вытаращив глаза, затем расплылся в дурацкой улыбке.

– Эме, правда? Но это же замечательно!.. У нас будет чудесная девочка!

– А если мальчик?

– Нет-нет, девочка! Я знаю… Я тогда устроюсь в университет! Профессор предлагал вакансию. Мы будем жить в домике для преподавателей. Он в саду, там тихо и спокойно. Эме! – Ифа распирали гордость и счастье, и он с поцелуями схватил Эме в охапку.

– А ты ничего не забыл? – улыбнулась она.

– Что я забыл? – удивился Иф.

– Ну…

– Ох, Боже мой! Эме, да мы поженимся сегодня же!

В положенный срок Эме родила крепенькую и хорошенькую девочку. Пока та не подросла, Иф преподавал. Свои лекции по введению в драконоведение он любил начинать одной фразой, вызывавшей возмущение и удивление: “Ложь, всё ложь – эти наши человеческие сказки!”. Когда девочка хорошо стала на ножки, а Эме поняла, что, привыкнув к пустоте острова и необъятности моря, не сможет жить в шумной городской тесноте, Иф купил фургон, и они с облегчением покинули насиженное место ради новизны дорог. В драконьем сундучке не переводились деньги, кроме того, такая жизнь нравилась шустрой непоседе – любимой дочке. Она росла, хорошела и умнела, Эме занялась ведовством и не расставалась с подаренной “Драконьей гомеопатией”, Иф собирал и рассказывал сказки – и хотя порой им приходилось ночевать у дороги, они не искали себе лучшей доли…

Дочка обещала через несколько лет расцвести замечательной красотой: изящное личико с чёрными южными глазами обрамляли тёмно-бронзовые кудри, непослушные пряди которых она с уже кокетливой грацией отгоняла с высокого лба. Мать с отцом нарадоваться не могли на своё солнышко – и оба понимали, кому рассказать Миф.

И вот однажды, когда спальней снова послужила бесконечная степная ширь со звёздным потолком, Эме увела своего младшего и чем-то заняла, а Иф позвал дочку.

– Послушай, солнышко, расскажу сказку только для тебя.

Она улыбнулась отцовской серьёзности и, умащиваясь на его колене, сложила руки вместе, чтобы внимательнее слушать.

– О драконе? – спросила девочка.

– О драконе, – кивнул Иф. – Есть в северном море остров, где живут старый дракон и его сын…

Иф постарался передать и боль старого дракона, уносящего тело жены на драконье кладбище среди океана; и задумчивую молчаливость паренька, которого сам видел только малышом; и ожидание суженого рыжей девушкой; и обещание не оставить его в трудную минуту – и даже намекнул на лепет внука, но дочка уже перебила, раскрасневшись:

– А кто это? Я?

– Ты.

– Па, ты не расстраивайся! Я научусь и буду прилетать к вам в гости! … А когда он?..

– Скоро, солнышко. Не торопи время – само придёт…

А остров в океане был всё так же тих и сер, в замке в главной зале маленькие дракончики всё так же водили хоровод на фреске – и на них смотрел дракон. Он сильно постарел и поседел, в отличие от Ифа, счастливого, а потому выглядевшего моложе своих лет. Приближение смерти не пугало дракона. Последние годы он жил только ради сына, а тот быстро взрослел.

Задумавшись, дракон не сразу заметил его появление оттуда, куда вроде бы смотрел. Но вот фигура попала в светлую полосу, и стало видно, что мальчик переживает подростковые неловкости вроде роста, длинных рук и ног, обострившихся чувств. Дракон улыбнулся, припомнив себя: как хотелось тогда “любви и свободы”, как завидовал благородной сдержанности угасающего отца… И поймал серьёзный и угрюмый взгляд сына, пытающегося добиться такого же уверенного разворота костистых пока ещё плеч и научиться так же гордо держать пока ещё растрёпанную голову.

– Иди-ка сюда, мечтатель, – сказал дракон, и мальчик сел рядом, стукнувшись коленом о стул. – Из библиотеки?

– Угу… Па, почему все сказки о драконах плохо заканчиваются?

– Почему же все? Я вот знаю – бесконечную…

И дракон рассказал о далёком юге, где земли больше, чем моря, где ночи бывают короче дней, где по бесконечной дороге катится фургон с весёлым семейством, в котором подрастает настоящая красавица, чьи кудри ещё будут сводить с ума; она пока что поёт песенки жаворонкам и младшему брату да помогает матери разбирать душистые травы, но уже знает, кого ждёт из лазури южных небес, и пообещала не оставить его одного в трудную минуту… Он даже намекнул на лепет внука, но сын перебил, поднимая зазолотившийся от солнца взгляд:

– Кого она ждёт? Меня?

– Тебя.

– И скоро я…?

– Да. Поэтому иди, учись ловить ветер в крыло…

– И она умеет летать?

– Может, ты научишь… И появится новый Миф, – добавил дракон, когда сын ушёл. – Он меняется, как жизнь.